РЕДАКЦИЯ МИТ: Российская Православная Церковь (РосПЦ), жизнь Который мы освещаем, в РФ постоянно находится под прицелом 282-й статьи УК, «резиново-удобной» для репрессирования. В основе его часто лежит экспертиза того или иного текста «с признаками экстремизма», как сие было недавно с подачи ФСБ «экспертно» указано прокурорскими органами в отношении Вероисповедания РосПЦ. С просьбой поразмышлять о том, что же это за законодательное «отправление» со зловещим для многих русских патриотов и истинно-православных людей номером 282, мы обратились к юристу, старшему научному сотруднику МГУ имени М.В.Ломоносова М.В.Буханову. Он написал об этом статью, рассматривающую проблему с классических государственно-правовых посылок, делая вывод на практическом опыте.
+ + +
Государство в соответствии с доктринальными юридическими представлениями в теоретических источниках права имеет рефлексию своего институционального статуса в качестве правовой формы организации и функционирования публичной политической власти [3]. Такое осмысление одноименного контента принципиально важно по причине указания на его составляющие: законодательную форму и властную доминанту.
В свою очередь в философской рефлексии категория качества выступает непосредственной, начальной характеристикой объекта, что в соответствии с воззрениями Г.В.Ф. Гегеля выражается в «тождестве с бытием, непосредственной с бытием определенности…», когда «нечто есть благодаря своему качеству» [1].
В этой связи, применительно к тематике власти необходимо исходить из посылок, в соответствии с которыми объекты исследования всегда качественно определены, что проявляет себя в наборе характеристик и свойств, являющих остроту отличительной особенности. Последнее с очевидностью следует мыслить в контексте институциональных, нормативных форм политического управления -- средств и способов его реализации. По этим причинам априорным в плане категории качества для феномена власти выступает ее правовая организация, представляющая собой основной способ властно-политического в контексте всего массива права, который регулирует отношения по поводу отправления полномочий в законодательной, исполнительной и судебной сфере.
В соответствии с существующей конституционно-правовой парадигмой, опосредующей институциональное функционирование современного Российского государства, Россия определяется как правовое государство. В свою очередь, исходя из доктрины юриспруденции, трактовка «правового» в такой конституционно-правовой модели обнаруживает многообразные содержательные толкования данной нормы-принципа. Это справедливо способно вызывать определенные опасения, поскольку среди многообразия подходов и теоретических обоснований позиций теряется сугубый смысл значения «правовой». Последний же, основываясь на самой антиэтатистской конституционно-правовой парадигме, не может трактоваться через тождество закону как совокупности властно установленных норм.
Дело в том, что понимание государства с необходимостью призвано объяснять законы власти в качестве необходимой формы «обеспечения свободы подвластных и оценивать эти законы в зависимости от того, как они сообразуются с основным предназначением государственной власти – защищать свободу, безопасность и собственность» [6]. Рассуждая от противного, вне указанных целей нормативно-правовые акты неизбежно приводят к институционализации деструктивных с гуманитарных позиций властных практик.
Именно в этой связи «правовой» не может представляться тождественным формальному властному установлению. В то же время, методологически, с позиций справедливости и ответственности принципиально важно понимание «правового закона» как формы закрепления свободы и социально-исторически обусловленных практик, норм и притязаний граждан.
Права и свободы человека суть «явление социально-историческое, общественное» [5].
В свою очередь, «правовой закон есть право, получившее официальную форму признания, конкретизации и защиты, словом законную силу, т.е. позитивное право, обладающее объективными свойствами права. Правовой закон – это адекватное выражение права в его официальной признанности, общеобязательности, определенности и конкретности» [3, C. 71].
Основной максимой гуманитарного содержания нормативной формы правового с необходимостью призвано становиться социально-историческая, культурная составляющая притязаний, которая единственная в своем роде имеет константное значение критерия, будучи генезисно имманентной праву – прочно устоявшимся нормативно-социальным практикам.
Так, тематика прав человека, понятие прав человека всегда доктринально неразрывно связаны с генезисом самих прав. Подобная методология еще раз и еще раз подчеркивает самую существенную сторону названного феномена – социально-историческую заданность. Так, исходя их доктринальных определений, «права человека – это определенные нормативно структурированные свойства и особенности бытия личности, которые выражают ее свободу и являются неотъемлемыми и необходимыми способами и условиями ее жизни, ее взаимоотношений с обществом, государством, другими индивидами» [4]. В свою очередь, «права человека возникают и развиваются в различных регионах мира разновременно в соответствии с характером культуры, философии, религии, общественным мировоззрением, моралью, определяющими характер той или иной цивилизации» [4, C. 3].
Именно такая трактовка прав, аутентичная одноименному феномену, характеру его возникновения и развития, призвана быть положенной в основание любого рассуждения о праве, как отражающая свойство правового, подкрепленного в международно-публичном преломлении принципом невмешательства во внутренние дела государства.
Государство, связанное правовым законом, социально-историческим содержанием норм, обладая способностью ограничивать себя именно таким законом, является в собственном смысле правовым.
+
Очевидно, что, характеризуя публично-властную систему как правовую, в полной мере следует исходить из характера политических устремлений последней в нормотворчестве, одновременно, учитывая доминанты такого нормотворчества и его цели.
Конечно, подобное рассмотрение по причине многообразия действующего в стране нормативного массива принципиально сложно и требует сугубых исследовательских усилий. Так, на современном этапе развития законодательства в стране существует более 2 млн. нормативных актов, число которых постоянно растет. Тем не менее, определенные подходы к данной проблематике возможны.
Для характеристики такого качества власти как «правовой» закономерно, в первую очередь, брать наиболее актуальную с позиций личных свобод область правового регулирования, связанную с каждодневной реализацией индивидуальных правомочий правового статуса личности в обществе.
Так, ни для кого не секрет, что, рассуждая о чем-либо публично, например, с интернет-страницы своего сайта или в официальных информационных источниках, существует сугубая опасность. Это когда выразив обоснованную критику власти, чиновников (которые, по мнению правоохранительных органов, исходя из практики обвинительных заключений, являются социальной группой), подвергнешься жестким правоограничениям в варианте уголовного преследования.
Очень часто подобные дела возбуждают по максимально широкой в своей формулировке статьи 282 УК РФ, с помощью которой уже давно сложилась прямо-таки тенденция бороться с каждым конкретным человеком, причем, зачастую человеком далеко не криминального типа.
В то же время, применительно к принципиально популярному сейчас средству «воздействия» следует отметить следующее.
В соответствии с частью 1 статьи 282 УК РФ -- действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе, совершенные публично или с использованием средств массовой информации, наказываются лишением свободы на срок до двух лет.
Важно отметить, что это «технически» предельно общая формулировка даже на первый взгляд и, по сути, такая формулировка, которую невозможно использовать в целях практического правоприменения, если говорить о реальной квалификации описываемого в нем преступления.
Из всей этой фабулы первоначально следует вдуматься в фразу – «действия, направленные на возбуждение ненависти …на унижение достоинства» и пр. по соответствующим признакам.
Дело в том, что всякая фабула статьи УК РФ всегда представляет собой описание объективной стороны преступления, в соответствии с которой происходит квалификация последнего, проводятся следственные действия, устанавливается вина. Не отрицая необходимость подобного запрета для правовой системы, необходимо сказать, что для квалификации деяния формулировка «действия направленные на возбуждения ненависти» по своему технико-юридическому характеру совершенно непригодна для применения.
Так, в первую очередь бросается в глаза глубинное обстоятельство, которое необходимо установить, заключающееся в формализованном признаке «действий одного, возбуждающих ненависть у другого или других, действий, унижающих другого или других». Очевидно, что последняя потенциально предполагает собой абсолютное большинство фактических обстоятельств и высказываний, не предполагающих общественную опасность и ничего не значащих фактически. Но они в полной мере подпадают под указанный признак статьи именно потому, что последний не индивидуализирован и основан на вероятностном факторе индивидуального характера. Тем не менее, сейчас это не просто «резиновая формулировка», а нечто большее – это инструмент воздействия, если не сказать – инструмент властного насилия.
Сразу приходят на ум выдержки из протоколов допросов в НКВД в 1937-38 гг. прошлого столетия по делам антисоветской агитации. Например, следующее, очень характерное:
« -- Следствие располагает материалами, что вы… будучи антисоветски настроены, воспитывали верующих в антисоветском духе…
-- Не могу вспомнить, когда бы это я занимался воспитанием верующих во враждебном духе… -- отметил отец Иоанн Бороздин» [2].
На основании этих запротоколированных вопросов и ответов «тройкой НКВД» было составлено обвинительное заключение, где священник был приговорен к расстрелу.
(Окончание на следующей стр.)
Человека или группу лиц может оскорбить или унизить все что угодно, истолкованное как «направленное на возбуждение ненависти…», «унижающее достоинство ...», что в формальном преломлении, повлекши за собой обращение в правоохранительные органы, является основанием для возбуждения уголовного дела. А в нем из практики для следователя центральным обстоятельством становится только формальная работа, а «квалификация» в полной мере зависит от ответа эксперта на вопросы следователя.
В свою очередь, обвинительное заключение следователя в таких случаях всегда строится, естественно, на описании «эпизодов» преступления, но с сугубым индивидуальным толкованием действий обвиняемого лица в духе «мнений» таких как: «материалы, распространяемые гражданином Н., возбуждают ненависть по признаку …», «эти материалы гражданин Н. выложил в «живом журнале» в интернете с целю унизить достоинство…», «гражданин Н. действовал умышленно, осуществляя …». Далее могут перечисляться положения Конституции РФ (ст.19, ст.29), где запрещается пропаганда какого-либо превосходства и пр. и пр., провозглашается равенство прав и свобод, независимо от чего-либо. В свою очередь, если есть в структуре «действия», «распространения» какой-либо текст, то приводится всегда однозначный вывод эксперта о том, что тот или иной распространенный текст, те или иные высказывания содержат в себе «пропаганду превосходства», направлены на «возбуждение ненависти» и пр. и пр. Конечно, за подобными «высокотехничными», «высокоинтеллектуальными» обвинительными заключениями часто не лежит ничего доказательного.
Подчеркнем, что из практики квалификация в этой связи строится исключительно на заключении эксперта.
В свою очередь, негласной целью экспертизы почти постоянно становятся стойкая направленность на «квалификацию» (чего эксперт, конечно, не в праве делать) фактического состава обстоятельств события в качестве «экстремизма» . Для этого «эксперт» дает заключения, например, в духе – «печатное издание, однозначно содержит информацию, которая сугубо направлена на возбуждение вражды, пропаганду исключительности и пр. и пр., как это излагается в ч.1 ст. 282 УК РФ». Выявляются антагонизмы в тексте, эмоциональные оценки и негативные установки, что осуществляется сугубо субъективно и может быть опровергнуто иным экспертным заключением. Так же выявляется информация, квалифицируемая «экспертом» в качестве нарушающей права и свободы граждан – что для «специалиста» в полной мере может трактоваться как превышение полномочий и влечь уголовную ответственность.
В этой связи важно отметить, что экспертиза текста, являющаяся в соответствии с постановлением о назначении, например, сугубо лингвистической, одновременно может содержать в себе религиоведческую, социально-психологическую проблематику анализа, чего эксперт-лингвист не в праве делать. Такие действия в полной мере содержат в себе так же признаки превышения полномочий со стороны эксперта.
В свою очередь, следует отметить, что лингвистическая оценка текста, тех или иных высказываний «на ненависть» или «вражду» выступает всегда сугубо субъективным взглядом «эксперта», сформулированным в варианте «заключения» с использованием «определенных знаний».
Из практики следует, что назначенная лингвистическая экспертиза, подменяется экспертизой религиоведческой, социально-психологической. В результате в выводах лингвистической экспертизы появляются социально-психологические заключения и пр. В то же время детальный лингвистический анализ зачастую отсутствует. В этой связи неизбежно нарушаются положения законодательства, совершаются действия, идущие в разрез с рекомендациями Генеральной прокуратуры РФ относительно производства экспертиз (Методические рекомендации Генеральной прокуратуры РФ «Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении национальной расовой и религиозной вражды» от 1999г.; Методические рекомендации Генеральной прокуратуры РФ «Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении ненависти, вражды, а также унижении человеческого достоинства» от 2007г.).
В целом же по данным делам согласно инструкциям необходимо проведение комплексных экспертиз: социально-психологических, психолого-лингвистических и прочее, что, естественно, упускается из вида.
В то же время центральным со стороны следствия, если следовать закону, становится доказывание прямого умысла.
Дело в том, что рассматриваемое преступление может быть совершено только с прямым умыслом (одновременно, оно является деянием максимально психологизированным).
Так, в соответствии с ч.1. ст. 5 УК РФ лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия, в отношении которых установлена его вина.
В соответствии с ч.1 ст. 24 УК РФ виновным в преступлении признается лицо, совершившее деяние умышленно.
В соответствии ч. 2 ст. 25 УК РФ преступление признается совершенным с прямым умыслом, если лицо осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возможность или неизбежность наступления общественно опасных последствий и желало их наступления.
Получается, что уголовная ответственность в соответствии с ст. 282 УК РФ наступает тогда, когда человек осознавал опасность своих действий, высказываний, осуществлял это публично с целью возбуждения ненависти или вражды по соответствующим признакам, желал наступления общественно опасных последствий. А это требуется доказать даже при наличии «экспертного заключения, сделанного в целях повышения раскрываемости».
Иными словами, для следователя, а потом для государственного обвинителя необходимо установить прямой умысел на возбуждение ненависти и вражды по тем или иным признакам, а это должно быть подтверждено фактами, уликами и пр. Необходимо доказать, что лицо тем или иным высказыванием, осознавая общественную опасность, хотело именно «возбудить ненависть, вражду».
Помимо установленного факта высказывания или публикации текста с ангажированной в пользу обвинения экспертной оценкой необходимо установить умысел на совершение преступления в соответствии с ст. 282 УК РФ. Этот умысел можно установить, лишь подтвердив, выявив психологическую внутреннюю направленность лица путем доказательства неоднократных фактов распространения той или иной информации с определенно целью.
Необходимо подтвердить умысел, психическое отношение к совершаемым поступкам, материально выраженным вовне так, чтобы не оставалось сомнений в виновности, а именно в том, что субъект хотел возбудить ненависть, был на это нацелен и желал наступления общественно опасных последствий. В этой связи сам факт «распространения» не может трактоваться как однозначное подтверждения «осознания», «цели», «желания» лица возбудить ненависть, вражду. Иными словами, если следовать закону, не фальсифицируя материалы следствия, то состав преступления в соответствии с ст. 282 УК РФ практически неприменим.
Одновременно с процессуальной стороны зачастую расследование таких дел осуществляется с прямым нарушением принципов уголовного судопроизводства, законности по уголовному делу.
В заключение необходимо отметить, что даже при таком беглом взгляде на технико-юридическую сторону уголовно-репрессивной системы на первое место становятся «черные дыры» законодательства, которые в проекции на правовой статус личности в обществе выступают наиболее опасными в плане угрозы личным свободам. А так же -- в части выражения своего мнения, поскольку предлагают властному воздействию инструменты принуждения максимально широкие по своей вариации применения.
В условиях, когда остается даже единичная «техническая» возможность подобного властного принуждения о правовом государстве не может идти и речи.
Другое дело, что подобные законодательные аспекты организации публичной политической власти указывают на качество реализуемых полномочий и политики, которое противоположно правовому свойству, направляющему властное воздействие на обеспечение соблюдения и гарантированности прав и свобод человека.
Подобными законодательными «черными дырами» возможного властного принуждения создается картина политической характеристики власти, которая в соответствии с Конституцией разделена на три ветви, функционирует посредством законодательных сдержек и противовесов. Однако же она оставляет за собой фактически право на репрессии, возможность для правоохранительных органов толковать события, действия или бездействия в любом выгодном ключе.
В этом и заключаются аспекты правового и политического обеспечения качества государственного управления.
Именно такие обстоятельства действующего законодательства нарушают один из основополагающих принципов любой правовой системы, например, такой как единообразие правоприменительной практики и пр., нарушают иные аксиомы права и международные правовые императивы.
В этой связи для более ли менее успешной политики повышения уровня «правового качества» власти требуется устранение неопределенности норм права, затрагивающих свободу личности. Требуется и пресечение политики нарушения прав человека под предлогом борьбы с экстремизмом.
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА:
1. Г.В.Ф. Гегель Соч., т. 1. М. - Л., 1929. C. 157.
2. Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века московской епархии. Сентябрь-Октябрь / Под общей редакцией Председателя Синодальное Комиссии по канонизации святых Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия. Издательство «Булат». Тверь, 2003г. С. 30.
3. Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства – М.: Издательская группа НОРМА-ИНФРА. М, 1999г. С. 78.
4. Права человека / Ответственный редактор – член-корр. РАН, доктор юридических наук Е.А. Лукашева. – М.: Издательская группа НОРМА-ИНФРА, М, 1999г. С. 1.
5. Проблемы общей теории права и государства / Под общ. ред. члена-корр. РАН, д.ю.н., проф. Нерсесянца. – М.: НОРМА-ИНФРА М, 199г. С. 682.
6. Четвернин В.А. Понятия права и государства. Введение в курс теории права и государства. – М.: Дело, 1997г. С. 106.
P STATE POWER QUALITY
Article examines law state concept, human rights, ratio of right and law. Author formulates the basic quality of public political power, namely as normative form, which is designed to conform human rights -- civilizational, social and historical phenomenon. Also author points to legislation gaps that directly affect individual legal status and individual freedom.
|